Моника наплевала на рекомендации Блинкова и позвонила родителям прямо из гостиницы. Во время разговора намеренно села напротив зеркала, чтобы видеть в нем отражение зрелой женщины. Она загодя собралась лепетать что-то школьно-нечленораздельное. Начинать каждое предложение «мамой», «мамой» же и заканчивать, а середину забивать «папой».

Когда разговор близился к концу, Моника сказала: «Да, мам, кредитную карточку тоже привези».

И вздохнула. Кредитная карта для нее – символ состояния, а не средства как таковые. Ей нравились виртуальные деньги. В кармане пусто, рука сжимает кусок холодного, неживого пластика. Он входит в щель сканера и словно оплодотворяет его, что сравнимо с волшебством. На свет тотчас рождаются средства, покрывающие твои покупки, заказы, капризы. Ты всесилен. Тебе кажется, ты можешь купить весь мир. Но в определенный момент понимаешь – не весь. Виртуальный мир сжимается, ему холодно, ему нужно тепло, подпитка. И Моника как-то подумала: «Лишь бы не затянуло». Потом очнулась: куда затягивать-то?

Вот уже три недели она томится в Сантьяго. Отпуск подходит к концу. Не просто отпуск, а чертов отпуск. И ей захотелось сорваться с длинным и официальным определением: как специальный агент она имела право выступать под нелегальными прикрытиями, внедряясь в преступную среду, когда расследование сталкивается с преступной группировкой, не ставя начальство перед фактом. Мысленно она срывается, отстреливаясь на ходу и хрипло бросая в рацию: «Угроза личности агента!» В ответ слышит: «Уточните степень угрозы». – «Смертельная!» – кричит она в микрофон. «Самая первая!» Получает еще более странный ответ: «Агент ранен?» Отвечает правдиво: «Пока нет. А что?..» А пули в это время свистят над головой и мешают разговору. «Свяжитесь с нами, когда агент будет ранен». Она отвечает «Есть!» и через секунду выходит на связь…

Она на эти последние дни поселилась в мансарде. Зима была в самом разгаре – именно в таком ключе думала Моника и по той же причине не любила чилийскую погоду. Чили – это конец света. Это мыс Горн. А «через дорогу» (пролив Дрейка) – Антарктида. Край. Морозильник. Точнее – морг. Все берега усеяны «трупами» королев и принцесс – Мэри, Мод, Марты, Астрид, Елизаветы, Рагнхилль… «Боже, – содрогнулась Моника, – по соседству с чем или кем я провожу отпуск…»

От Джеба никаких известий. Как в воду канул. Моника надеялась на телефонный звонок. Всего на пару фраз: «Привет. Как ты?» Желая в ответ выдохнуть с облегчением: «Слава богу… Откуда ты звонишь? На карте обозначено цифрой? Сейчас гляну по карте, где это».

Она глянула в окно, отреагировав на ворчание авто за калиткой. Стены в мансарде тонкие. Выключишь обогреватель – закоченеешь. Увидела такси. Кого там принесло в такую рань? Блинкова. Одетого черт знает как: коричневая куртешка на «молнии», потертые джинсы. Держит сумку. Дорожную.

Джеб?!

Моника сорвалась с места и выскочила за дверь. Вернулась к окну и постучала по стеклу: «Я здесь!» Указала рукой вверх: «В астрокуполе!»

Катакомбы… Юсупов вздохнул. Подземные камеры и переходы преследовали его на протяжении последних лет. В катакомбах этого монастыря его принимали в орден, здесь же упокоился человек, являвшийся главным среди присутствующих викариев, настоятелей, священников, ординаторов. Главным по пастырскому опыту и стажу священника; лишь слепота не позволила ему стать во главе ордена. В ушах все еще стоят отголоски его голоса:

– Природа дает тебе возможность познать самого себя. Каждодневно она учит тебя: будь готов к последним минутам своего существования. Подойди ко мне, сын мой, я научу тебя одной вещи.

Епископ склоняет седую голову и шепчет на ухо:

– Человеку справедливому и честному смерть не столь страшна, как человеку бесчестному и непорядочному. Каждый день повторяй как молитву: время, усердие, терпение. Начни прямо сейчас.

– Время. Усердие. Терпение.

– Да. Не оплошай в час суда и достойно пройди через долины смерти. Верь в то, что смертные тела пробудятся и, воссоединяясь с родным духом, обретут бессмертие. Я не вижу этого черного савана, но знаю, что он черного цвета. За ним твоя могила. Кто ты есть?

Епископ сам подсказывает ему шепотом и улыбается, выслушивая ответ.

Петр Юсупов стал членом ордена и ощутил, что случилось нечто особенное, важное, но не имел ни малейшего представления, что все это значит. Это важное открылось недавно, несколько дней назад.

«Прозванному Всадником и положенному с миром. Жил восемьдесят пять лет».

Теперь Юсупов видел в этой скромной эпитафии скрытый смысл. Он заключался в том, чего на надгробной надписи не было: имени. Ни настоящего, ни скрытого.

Монограмма Христа, пальмовая ветвь, голубь с оливковой ветвью и якорь.

Полковник никогда не задумывался над смыслом этих символов. Только сейчас решил самостоятельно вскрыть их значения. Но они были далеки от истины. Монограмма предстала как вязь из трех букв: «КфФ». Пальмовая ветвь – пальма первенства; превосходство, преимущество. Голубь с оливковой ветвью – кротость и мир. Якорь – символ удержания на месте; невозможность сняться с якоря и отправиться в плавание; якорь как спасение, последняя надежда.

И это все о нем, о сильном и несчастном человеке, спросившем:

«Куда идешь?»

«Пойдешь ли ты за мной?»

Нет, то был далеко не бред умирающего епископа. Только сейчас Петр ответил на его вопрос. Он шел по его пути. Он был обладателем тайны – своего рождения от епископа католического ордена и монахини. А еще богатства. Он был связан с российской разведкой и был похож на своего отца.

«Я плохо знал его. Верил ли он в Бога? Наверное, да, верил, потому что говорят: «Лучше всего Бог виден из ада».

Каким он был в молодости, какую музыку, стихи он любил, какие цветы дарил женщинам? Может, ему нравились такие цветы…»

Он положил пару чайных роз на плиту, осенил себя крестным знамением и повторил то, что сказал три года назад:

– Покойся с миром, отец…

Вместо эпилога

Рождение нового человека

Сознание возвращалось к нему медленно, неохотно. Он силился открыть глаза, чувствуя в них резь… Болели руки, шея, спина.

Боже, что со мной?

Дмитрий сделал попытку встать. И услышал женский голос:

– Лежите, лежите, сеньор Рейтер.

– Я…

Он вздрогнул, услышав клокотанье в горле. Ощутил на плече чье-то заботливое прикосновение.

– Все в порядке, сеньор. Главное, вы живы. Разрешите называть вас по имени?

Поневоле Юсупов включился в эту глупую игру. Подсознательно он принял имя Рейтера. Скорее всего он в больнице. Но как он попал сюда? Силился вспомнить – бесполезно. Его называют именем Рейтера. Может быть, они попали в аварию, и врачи не разберут, кто есть кто?

Наверное, прикасается к нему медсестра. По голосу – молоденькая, лет четырнадцати-пятнадцати. Сестра милосердия. Ладошки у нее теплые, мягкие. Почему бы ей не предложить обычное, раз он не может говорить: «Да – мигаете один раз. Нет – два раза».

Неожиданно перед глазами предстала ужасная картина. Он сидит на полу в какой-то тесной камере, он же стоит перед собой, как перед зеркалом, и насмехается:

«Прощайте, барон! Прощайте навсегда!»

И лицо его меняется. Кто-то исполосовал его чертами Хасселя, потом – Рейтера. Потом оно затянулось обожженной резиной.

– Боже, кто я?..

Ответ снова подсказа медсестра:

– Когда-нибудь вы скажите: я есть, что я есть. А пока разрешите называть вас по имени, сеньор Рейтер. Вильгельм, да? Мы встречались с вами на проповеди в церкви. Меня зовут Пилар. Я из приюта Святой Терезы. Приют принадлежит ордену «Опус Деи».

– Пилар? – И он снова не узнал своего голоса.